дремлет в девяностом, думает одно: как бы ухажнуть за хозяйской дочкой — да так, чтоб хозяину всучить полотно. А с крыши стаял скатертный снег. Лишь ест в ресторанной выси большие крохи уборщик негр, а маленькие крошки — крысы. Я смотрю, и злость меня берет на укрывшихся за каменный фасад. Я стремился за 7000 верст вперед, а приехал на 7 лет назад.
АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ
Петров Капла́ном за пуговицу пойман. Штаны заплатаны, как балканская карта. «Я вам, сэр, назначаю апо́йнтман. Вы знаете, кажется, мой апа́ртман? Тудой пройдете четыре блока, потом сюдой дадите крен. А если стритка́ра набита, около можете взять подземный трен. Возьмите с меняньем пересядки тикет и прите спокойно, будто в телеге. Слезете на ко́рнере у дрогс ликет, а мне уж и пинту принес бутле́гер. Приходите ровно в се́вен окло́к,— поговорим про новости в городе и проведем по-московски вечерок,— одни свои: жена да бо́рдер. А с джабом завозитесь в течение дня или раздумаете вовсе — тогда обязательно отзвоните меня. Я буду в о́фисе». «Гуд бай!» — разнеслось окре́ст и кануло ветру в свист. Мистер Петров пошел на Вест, а мистер Каплан — на Ист. Здесь, извольте видеть, «джаб», а дома «цуп» да «цус». С насыпи язык летит на полном пуске. Скоро только очень образованный француз будет кое-что соображать по-русски. Горланит по этой Америке самой стоязыкий народ-оголтец. Уж если Одесса — Одесса-мама, то Ныо-Йорк — Одесса-отец.
БРУКЛИНСКИЙ МОСТ
Издай, Кули́дж, радостный клич! На хорошее и мне не жалко слов. От похвал красней, как флага нашего мате́рийка, хоть вы и разъюнайтед стетс оф Америка. Как в церковь идет помешавшийся верующий, как в скит удаляется, строг и прост,— так я в вечерней сереющей мерещи вхожу, смиренный, на Бру́клинский мост. Как в город в сломанный прет победитель на пушках — жерлом жирафу под рост — так, пьяный славой, так жить в аппетите, влезаю, гордый, на Бруклинский мост. Как глупый художник в мадонну музея вонзает глаз свой, влюблен и остр, так я, с поднебесья, в звезды усеян, смотрю на Нью-Йорк сквозь Бруклинский мост. Нью-Йорк до вечера тяжек и душен, забыл, что тяжко ему и высо́ко, и только одни домовьи души встают в прозрачном свечении о́кон. Здесь еле зудит элевейтеров зуд. И только по этому тихому зуду поймешь — поезда́ с дребезжаньем ползут,